четверг, 20 декабря 2012 г.

Когда замирают стерлки

Старые часы с ржавым, поблёкшим маятником висели на белой стене. Её покрасили только вчера - привезли новую мебель, переклеили обои в комнатах... А часы оставили. Быть может, они привлекали своей старинностью - казалось, они столько пережили, что стали неотъемлемой частью этой квартиры и просто выбросить их было бы преступлением.

Часы хорошо помнили, как впервые попали сюда. Новенькими, блестящими их упаковали в большую картонную коробку, заклеили скотчем и повязали подарочной ленточкой. Потом - темнота. Слышался стук, грохот, гул машин. Через безымянное количество времени в коробку ворвался яркий белый свет... Две руки - обе в обручальных кольцах - бережно достали часы из коробки. Послышались крики "Горько, горько!" - эти слова сопровождались оглушительным смехом и, как показалось часам, были выкрикнуты совсем некстати. Потом их так же бережно положили в тёмную, самую отдалённую от выкриков "Горько!" и звона бокалов комнату, и там они пролежали до самого вечера. До тех пор, пока не увидели прямо перед собой лицо с тоненькими чёрными усами и поблёскивающими голубизной глазами, которые, казалось, никогда не переставали смеяться.

- Милая, куда мы повесим это сокровище? - послышался резкий пронзительный голос. - Ааа, часы..
Теперь рядом с чёрными усами появились каштановые локоны, чуть растрепавшиеся после долгого дня. И шёлковый халат, застёгнутый только наполовину.
- Пусть они будут здесь... - и она неоднозначно махнула рукой в сторону кухни.
- На кухню? Мне казалось, такой красоте место в гостиной.
Глаза рядом перестали рассеянно смотреть по сторонам и стали сосредоточенно вглядываться в смеющиеся глаза говорившего. Рука энергично стала застёгивать халат - пуговицу за пуговицей.
- Хорошо, любимая. Пусть будет так, как ты хочешь.
Рука тут же перестала застёгивать пуговицы и обвила его шею. Часы сразу же почувствовали себя лишними. В тот миг им показалось, что эти два совершенно разных лица слились в одно (впоследствии они ещё не раз наблюдали похожее явление). Они удивились ещё больше, когда два лица снова отделились друг от друга.
- Я люблю тебя.
- Иначе ты не сделал бы мне предложение.
И снова. Часы чувствовали себя паршиво, если не сказать мерзко. Они уже жалели, что непредсказуемая судьба решила поселить их именно в этой квартире.
- Скоро часы обидятся на нас - мы совсем о них забыли, - усы улыбнулись.
- Да, им пора на своё место. Пойдём.
Потом очень долго слышалось постукивание молотка, свист дрели, мелькали руки с обручальным кольцом. Щёлкнул белый выключатель, погас свет, вытянутая фигура в рваных джинсах и широкой футболке скрылась в темноте. Часы снова почувствовали себя одинокими - им осталось только тикать в напряженной тишине.

А потом каждый следующий день стал смертельно похож на предыдущий. Со своего пьедестала часы наблюдали одно и то же: утром женщина, всё в том же полурасстегнутом халате, но уже без завитых локонов, появлялась на кухне и начинала колдовать над сковородкой. Через полчаса появлялся её муж в белой рубашке, джинсах и небрежно повязанном галстуке, обнимал её за талию, пытался поцеловать. Но её голова была по-прежнему склонена над сковородкой. Когда дверь за ним закрывалась, она меняла халат на лёгкое элегантное платье и исчезала до вечера.

Она возвращалась, он возвращался. Только он возвращался поздно ночью, когда ужин остывал, а она засыпала на кухне, пытаясь дождаться его. Тогда он обнимал её за плечи и начинал что-то тихо шептать на ухо. Она вздрагивала, как от удара, и просыпалась. Они ссорились. Она уходила в другую комнату, хлопнув дверью. Он подолгу сидел на кухне, слушая незатейливую мелодию часов и нервно щёлкая зажигалкой. Часы не понимали, что между ними происходит и почему. Они только отбивали свой ритм.

Так продолжалось до тех пор, пока не прошло 8760 часов (часы не умели считать дни, ведь для этого существовал календарь). В то утро она вышла в платье - и с чемоданом. В ту ночь он не ложился, поэтому она застала его всё ещё сидящим на кухне.
- Ещё одно, чего я в тебе никогда не понимала: ты не куришь, так зачем тебе зажигалка?
- Нервы, - коротко, приглушенно сказал он. Впервые его глаза не смеялись - под ними были синяки.
- Мне казалось, нервы должны были сдать у меня.
- Ты уходишь? Так уходи. Зачем ты заводишь этот бессмысленный разговор?
- Да. Ты прав. Первый и единственный раз в жизни. Ты был не прав даже тогда, когда сделал мне предложение...
- Хватит! - он резко встал со стула.
- Ты подпишешь развод?
- Подпишу.
- Эти часы... - и она бросила на стрелки часов такой взгляд, что те чуть не замерли. - Они - единственные, которые знают обо всём.
- Ну и чёрт с ними.
- Я бы на твоём месте сожгла их или выкинула...
- Я повторю еще раз: если ты уходишь - уходи.
Часы и теперь не понимали, что между ними происходит. Но понимали одно: происходит то, чего так боится всё живое.
А женщина ничего не ответила - только развернулась и ушла. Он снова бессильно опустился на стул. Потом встал, резким движением открыл ящик, достал откуда-то из его глубин бутылку, наполнил рюмку. Выпил. Затем ещё и ещё. Он сидел так, что часы могли наблюдать его профиль, а его взгляд упирался в ту стену (тогда ещё бежевую), на которой они висели.
- Выбросить? Сжечь? - вдруг заговорил он, очевидно решив, что часы безропотно согласятся его выслушать. - А она так ничего и не поняла. Не поняла, что я люблю её. Всегда любил, потеряв голову. Я готов был пожертвовать ради неё чем угодно - кроме театра. Театр - единственное, с кем я ей изменял. Верите или нет, часы?.. Верите, что на каждой репетиции я забываю о времени и не замечаю, как наступает ночь. А как только опоминаюсь - мчусь к ней... Мчался. Почему, черт возьми, почему? Почему люди придают такое значение времени, хотя оно способно только тикать? У кого я об этом спрашиваю... У часов. Я пьян. Но это не важно. Часы, я пьян. Я давно не был пьяным. Часы, вы - единственное, что осталось у меня в память о ней. Я знаю, она не идеальна. Я даже знаю, что она изменяла мне с моим лучшим другом в этом своём платье. Платье, которое подарил ей я. Она использовала меня. Как платье. Как тряпку. Как половой коврик!.. - он стукнул кулаком по столу, наполнил рюмку, выпил. - Я ненавижу вас, часы. Вы не чувствуете боли. У вас не разбито сердце - какая банальная, черт возьми, фраза. До чего я докатился. У любого актера должно быть разбито сердце. Хотя бы раз в жизни. Иначе он - не актёр. У вас нет сердца, часы. У вас есть стрелки. А я пьян...
Дальше он начал говорить так бессвязно, что часы уже не могли уловить смысл его слов. И хотя их очень задело замечание об отсутствии сердца, им хотелось как-то помочь ему, пойти обратно, чтобы вернуть те моменты, когда его глаза смеялись, а усы улыбались. Но даже это они не способны были сделать сами. Они только отбивали ритм.
***
Потом он не появлялся в квартире неделю. Часы чувствовали себя одинокими и уже почти отчаялись увидеть его снова. Но однажды (как всегда в два часа ночи) он появился в квартире с девушкой в черных лакированных ботфортах и короткой юбке. Он прошлась по комнате, не снимая обуви. Она громко смеялась - в его руке щёлкнула зажигалка.

Следующей ночью он пришёл с новой девушкой, мало отличавшейся от предыдущей. Часы гадали, какую из них он называл театром.

На третью ночь он пришел с девушкой, которая значительно отличалась от предыдущих: на ней были джинсы, свитер с закрытым горлом. И она сняла обувь, прежде чем пройтись по квартире. У неё были коротко стриженные, как у мальчишки, волосы, и она говорила так тихо, что часы не могли расслышать ни одного её слова.

В пять утра он пришёл на кухню один, держа в руках скомканный листок бумаги и огрызок карандаша. Он сел за стол и начал увлеченно что-то писать, время от времени щёлкая зажигалкой. Закончив, выложил на стол несколько купюр и ушёл. Больше часы его не видели - только слышали его шаги на пороге и смотрели, как девушка выбегала к нему, зажимая в руках какой-то конверт. Но ровно через десять минут слышался звук захлопывающейся двери, и она возвращалась на кухню. Вся в слезах.

Часам полюбилась эта смешная и трогательная девушка, если слово "полюбилась" вообще может быть применимо к тому, что мы, люди, привыкли называть неодушевленным существительным. Про себя часы назвали её Стрелкой: стрелки - самое дорогое, что у них было. Если стрелки остановятся, они умрут и отправятся на свалку, забытые и никому не нужные.
Поэтому каждое утро они напоминал своей Стрелке: пора на работу. А вечером, когда она засиживалась за кухонным столом с книжкой и бутербродами, своим звоном в час ночи они предупреждали её: пора спать, иначе она не выспится. Они берегли её покой. И им каждый раз становилось грустно, когда она возвращалась с покрасневшими от слёз глазами и слипшимися ресницами. Это - единственное, чего они не могли исправить. И единственное, что они в ней не понимали, хотя  и догадывались о причине её слез.
Они навсегда запомнили тот день, когда она пришла к ним, обнимая белого пушистого мишку. Она зарывала своё маленькое, почти детское личико в его искусственный мех, на её губах играла улыбка искреннего и безграничного счастья.

На следующее утро Стрелка зачем-то привела в квартиру сразу двух незнакомых людей: они ходили по комнатам, разинув рты и вытаращив глаза, как будто находились в музее динозавров. Сарказм в сторону - часам они просто не понравились. Может быть, потому, что Стрелка что-то увлеченно им рассказывала, указывая руками то направо, то налево, а они только таращили глаза и разевали рты.
Несколько дней подряд повторялось одно и то же: приходила группа слишком обычных людей, Стрелка размахивала руками, группа уходила. Часы предчувствовали: скоро они лишатся своей Стрелки. От этой мысли им даже хотелось взять и остановиться, но они понимали: их сердечки-механизмы двигаются, превращая секунды в минуты, и будут двигаться ещё очень-очень долго. Даже тогда, когда Стрелка исчезнет из их жизни и им больше некому будет ласково напоминать о том, что пора закрывать самую интересную книжку и ложиться спать.

А Стрелка, вопреки грусти часов, казалось, чувствовала себя счастливой. Она читала книжки в обнимку со своим мишкой, зарываясь улыбкой в его белом искусственном мехе.
Вскоре предчувствия оправдались: на кухню, вместе со снегом с улицы, морозом на щеках и ёлкой в руках ворвался молодой человек в красном, небрежно повязанном на шее шарфе, а за ним - смеющаяся Стрелка. Они держались за руки. Потому их лица слились в одно, и часы снова не поняли, как это произошло. Она уткнулась в его плечо, прижалась к нему, а он гладил её по голове и смотрел на её макушку с такой добротой и нежностью, что часы с грустью осознали: теперь о Стрелке есть, кому позаботиться.
- А знаешь, - сказала она, подняв голову и посмотрев в сторону часов, - кого благодарить за наше счастье?
- Наверное, саму судьбу?..
- Нет... Сталкивать вместе одиноких людей - работа судьбы, которую она из вредности не всегда выполняет. Видишь эти часы? - стрелки часов чуть дрогнули, но они постарались не выдать себя и, как ни в чем ни бывало, пошли дальше.
- Мы обязаны этим часам. Когда мне было грустно, они начинали тикать более тихо и приглушённо, как будто грустили вместе со мной. Когда появился ты, их стрелки как будто улыбались мне... Я смотрела на них и неожиданно для себя понимала, что делать дальше. Впускать тебя в свою жизнь или не впускать.
- А ты сомневалась во мне?
- Нет. Я сомневалась в себе, - сказала она ещё тише, так что часы еле-еле смогли это разобрать. - Но больше не сомневаюсь. В сторону прошлое - оно всего лишь прошлое. Я буду скучать по этим часам.
- Хочешь, мы можем взять их с собой?
- Нет, их место здесь. И они знают об этом.
Да, часы знали это, но всё равно им стало безумно грустно, когда счастливая Стрелка ушла, навсегда закрыв за собой дверь и растворившись в снегопаде вместе с человеком в красном шарфе.
***
На следующее утро, в 10 часов, часы вздрогнули сразу от нескольких голосов, ворвавшихся в квартиру. Сначала на кухню вбежала маленькая девочка в синем комбинезончике. Каштановые волосы, заплетенные в растрепавшуюся косичку, распахнутые глазенки с длинными ресничками. И веснушки. Вслед за ней - мальчик в красном комбинезончике, с такими же распахнутыми глазенками и длинными ресницами.
- Мама, мама, - закричала девочка, - ты только посмотри, какие часы!
На кухню вошла высокая женщина в длинном черном пальто. На её лице были едва заметны морщины.
- Солнышко моё, - сказала она ласково, но без всякой слащавости в голосе, - тебе нужно переодеться. Папа сейчас принесёт наши вещи. А пока - марш в детскую.
Она легонько развернула детей за плечи и те, смеясь и переговариваясь так, как могут переговариваться только дети, убежали в глубь квартиры. Женщина засунула руки в карманы пальто, задумчиво посмотрела на часы.
- А эту стену нужно перекрасить в белый....
Стену перекрасили в белый через неделю. Теперь часы висели на ней, и перед их всевидящими стрелками только что пробежала вся их жизнь. Они чувствовали, что сердечки-механизмы потихоньку начинают давать сбой.

А внизу происходило что-то странное. Заботливая мама со скоростью света нарезала огурцы, поминутно отправляя их в большую тарелку, где уже лежали заготовки традиционного салата оливье. Её дочка переносила в другую комнату тарелки и вилки и с таким серьёзным видом выполняла мамины поручения, как будто ей совсем не хотелось всё бросить, выбежать на улицу и поиграть в снежки.
А потом в комнату, вместе с раставяшими на расстёгнутом пальто снежинками и огромной ёлкой, в комнату вошел папа. За руку он держал своего сынишку с румяными после прогулки щеками.
- Алён, ты только посмотри, какая ёлка! - закричал он сестрёнке. Её серьёзное выражение лица волшебным образом исчезло, тарелки с вилками были забыты.
- Дед Мороз подарил нам ёлку!.. - весело засмеялась она. И все трое чуть ли не вприпрыжку отправились в гостиную - наряжать это зелёное чудо, без которого не обходится ни одни Новый год
Часы не вполне понимали значение этого праздника: знали только, что их 12 ударам в эту ночь люди придают какое-то особенное значение.
А тем временем мама продолжала орудовать на кухне, её руки мелькали, тесто превращалось в пирожные, курица в духовке покрывалась румянцем, салат оливье был украшен веточкой укропа. Из глубины квартиры доносился весёлый непринужденный смех - такой чистый и искренний, который бывает только у детей, когда они ещё не успели разочароваться в Деде Морозе. Эта суматоха продолжалась весь день. Вечером в квартиру ворвалась ещё куча ещё куча незнакомых людей, но часы даже не стали их разглядывать - всё происходящее вдруг стало им совершенно безразлично. Они остались на кухне совсем одни. Из гостиной доносился смех, разговоры, восторженные возгласы детей и звуки телевизора.

Без пяти двенадцать послышался звон хрустальных бокалов. Ещё чуть-чуть, несколько мгновений, и они пробью 12, все закричат: "Ура!"... Часы почувствовали, как всё внутри задвигалось быстрее. Раз удар. Два удар.
- Желание, скорее загадывайте желание!.. - донеслось из гостиной.
Желание? А они, часы, которые отбивают последние мгновения уходящего года, имеют право загадать желание?.. Им захотелось зажмуриться, как это делают люди, замереть хотя бы на мгновение, чтобы стрелки перестали двигаться, а маятник качаться. И в этой секундной тишине они смогли бы загадать своё единственное, самое заветное желание... Хотя о чем могут мечтать часы?
Но им так хотелось, чтобы и в их никчемной жизни случилось всего лишь одно, маленькое чудо, когда даже люди, эти прагматики и скептики, начинают верить в сказки.

Часы замерли...

На кухню вбежала та самая девочка, но на этот раз на ней вместо синего комбинезончика было сказочное розовое платьице с блестками. Они поблёскивали в темноте, как фонарики на новогодней ёлке. Девочка огляделась по сторонам, включила свет.
- Мама, - закричала она, - часы остановились...

3 комментария: