четверг, 19 июля 2012 г.

10 глава


X.
Самое последнее дело – это соглашаться на то, чего тебе совсем не хочется только из-за мимолетного чувства безысходности. Галя поднималась по ступенькам общежития (быть может, в последний раз?..), и с каждым шагом её уверенность в этом росла всё больше и больше. В конце концов, она могла бы устроиться на работу в другое кафе, как-нибудь прожить здесь пару месяцев и… Но теперь то, что последовало бы за этим многообещающим многоточием, уже точно не имеет никакого значения.
Раз ступенька, два ступенька. Лндон, Париж, Стокгольм… Красные телефонные будки и разноцветные зонтики. Счастливые влюблённые на фоне Эйфелевой башни. Кирпичные крыши, на одной из которых прячется Карлсон Астрид Лингрен. Раз ступенька, два ступенька. Может быть, она поступила правильно? Когда ей ещё удастся попутешествовать по Европе и увидеть Собор Парижской Богоматери, который она знает только по роману Гюго? Раз ступенька, два ступенька. Надо бы поторопиться: ей нужно успеть собрать вещи за каких-нибудь пару часов. И к тому же заведующая обещала проверить её комнату перед отъездом. Точнее, половину её комнаты. Рита, наверное, очень обрадуется, когда узнает, что она сможет, как прежде, разбрасывать свои вещи сразу на двух кроватях. Раз ступенька…

- Что, зеленоглазая, уезжаешь?
Рыжая почему-то сидела на Галиной кровати, и уголки её губ нервно подёргивались. То ли она пыталась выдавить жалкое подобие дружелюбной улыбки, то ли скрыть торжествующее злорадство.
- Рит, ты не могла бы пересесть? Я должна собрать вещи.
- Ооо дааа, конечно, я даже не собираюсь тебе мешать!
Галя выудила из-под кровати запылившийся чемодан и стала потихоньку складывать в него пару поношенных платьев, заканчивающийся шампунь и множество других мелочей, а с противоположной кровати слышался приглушённый истерический смех. Рита зажимала ладонью рот, наверное, чтобы как-то подавить свой смех, но безрезультатно. Она смеялась и смеялась, а её пронизывающие насквозь глаза следили за каждым движением Гали. Но та тщательно делала вид, будто ничего не замечает. Наконец вещи были собраны, и в комнату вошла заведующая.
- Тааак… Стены не изрисованы, постель убрана… - бормотала она, придирчиво осматривая уголок комнаты, в котором Галя уже успела похоронить все свои надежды. – А это ещё что?!
В руках у заведующей белела какая-то маленькая невзрачная упаковка… И всё-таки, несмотря на все недостатки своей соседки, Галя бы в жизни не подумала, что та употребляет наркотики. Или она специально достала их у кого-нибудь из своих лучших друзей, чтобы…
- РОЗАНОВА, я тебя спрашиваю: как ты это объяснишь?! Ты хочешь, чтобы меня в тюрьму за это посадили? Давай так договоримся, уважаемая Розанова: либо я звоню в милицию, либо ты платишь мне штраф в десять тысяч рублей и убираешься отсюда вместе с этим дерьмом!
- Но я правда не знаю, как это здесь оказалось!
- Молчать! Знаю я вас, детдомовских. Повторяю: или я звоню…
- Сейчас-сейчас, - Галя нашарила в чемоданчике кошелёк, пересчитала деньги и протянула побагровевшей от праведного гнева заведующей ровно десять тысяч. Последние десять тысяч. Схватила свои вещи и быстро побежала всё вниз и вниз по ступенькам, боясь, что разъярённой заведующей не хватит этих денег. Она уже не успевала считать ступеньки, они неслись неведомо куда вместе с ней, в какую-то другую жизнь с чистого листа, который перечеркнул незаконченный предыдущий.
Ей вслед доносился истерический смех Риты.
***
Когда в 42 года твоим самым лучшим другом становится пепельница, а холостяцкая независимость вытесняет мечты о счастливой семейной жизни, начинаешь задумываться о вечном. О том, что будет помнить о тебе человечество, когда твоя могила зарастёт мхом и лишайником. Он долго думал, как сделать так, чтобы его помнили как можно дольше, а лучше не забывали никогда. И наконец решил обратиться к самому нетленному, вечному и прекрасному – музыке.
Он ничего в ней не смыслил, из семи названий нот знал только «до» и ни разу в жизни не брал в руки даже гитару. Зато он обладал явным талантом убеждать кого угодно и в чём угодно. А что может быть проще, чем убедить человека в собственной гениальности? Так он пробрался в большой блестящий бизнес, всего лишь за несколько месяцев превратился в успешного продюсера и сам поверил, будто с детства стремился посвятить себя музыке.
Он мешками собирал деньги и славу, с искусством шарлатана-фокусника оставляя в тени тех, кто делал его знаменитым. Они оставались за кулисами, и все аплодисменты неизменно  доставались ему, стоявшему на сцене. Убедив талантливого саксофониста в собственной гениальности, он с такой же непринуждённой лёгкостью разуверял его в этом. И музыканты уходили, даже не попросив заслуженных по праву денег. Ведь теперь они были уверены: вся их музыка – это одна фальшивая нота, в которую они по ошибке вложили душу…
Когда Георгий увидел в тёмном, переполненном баре эту склонённую над запылённым роялем белокурую головку, пальцы, увлечённо бегавшие по клавиатуре и наверняка пытавшиеся выразить всю боль, спрятанную в её зелёных глазах, он понял: она согласится. Согласится любым способом сбежать от проблем, внезапно обрушившихся на неё. Нужна лишь яркая обёртка – Лондон, Париж, в которых она наверняка никогда не была. Гастроли по Европе? Что ж, с его связями и миллионами это вполне несложно устроить. Пора переходить на мировые масштабы.
***
Снег, снег, снег… Хрупкие сказочные снежинки кружились за окном в своём неповторимом танце. Таком мирном, спокойном, размеренном… На подоконнике – чашка горячего шоколада с густым слоем сливок наверху, таким же белоснежным, с лёгкой примесью бледно-бежевого, как тлеющий закат за окном. Недоеденная булочка с корицей. Синенькая пижама с улыбающимися рожицами розовых мишек. Тапочки со смешными пушистыми помпошками.
Прислонившись лбом к стеклу окна, она чувствовала его живительный холод. Он пронизывал каждую клеточку, забирался в самые потаённые уголки её маленькой детской души. Но здесь, в комнате, было тепло и уютно, и она знала наверняка, что никто на свете не сможет выманить её на эту морозную улицу за окном. Даже снег, который так красиво и завораживающе падает.
Наконец она подняла с подоконника чашечку горячего шоколада, обхватила её руками и сделала первый маленький глоток. Потом – ещё и ещё, медленно, осторожно, стараясь растянуть наслаждение… А где-то там, за её спиной, по-прежнему падал снег. Так же тихо и размеренно, никуда не торопясь.
Это детское воспоминание Рита почему-то очень бережно хранила в самой глубине своего подсознания. Хотя уже не помнила, сколько лет прошло с тех пор, как она сбежала из дома, оставив уютное тепло своей комнаты далеко позади и навсегда забыв, как это, когда для счастья нужна лишь пижама с розовыми мишками и недоеденная булочка с корицей на подоконнике.

***
И пока люди вокруг него тщётно пытались разобраться в своих чувствах, женились и разводились, мечтали и разочаровывались, он сопел ночами в случайных подъездах, по утрам выпрашивал у знакомого повара из «Пиццы Хат» остатки колбасы, которую ещё не успели израсходовать на пиццу, а днём носился по улицам, мурлыкая себе под нос ведомую только его кошачьей душе мелодию.
Он был рыжим от ушей до кончика хвоста и очень гордился этим, ведь такая редкая окраска как нельзя лучше подтверждала его породистое британское происхождение. Хотя иногда его всё-таки одолевало смутное сомнение, и он начинал воображать, будто был подброшен к фонтану на Трафальгальской площади какой-нибудь француженкой, не успевшей вовремя стерилизовать свою домашнюю любимицу. Но каждый день он неизменно слышал, как люди вокруг то и дело называли город, в котором он провёл всю сознательную часть своей кошачьей жизни, одним волшебным словом – Лондон. И он сам не знал, что именно так привлекает его в этом ласкающем слух названии: то ли неповторимое созвучие гласных и согласных, то ли второе, более величественное словосочетание – столица Великобритании, которое любили подозревать те же самые люди, каждый раз произнося чудесное слово «Лондон». Зато точно знал одно: эти четыре согласных в сочетании с двумя гласными значат для него очень и очень много, и он никогда с ними не расстанется. Даже если все повара мира пообещают кормить его несколько раз в день самой свежей колбасой.
Он бы предпочёл носить имя принца Уильяма, но повар, так дружелюбно подкармливающий его колбасой, вопреки его истинно британскому происхождению дал ему истинно итальянское имя – Франческо. Правда, иногда это «Франческо» превращалось в «Frank, my dear Frank». Обычно это происходило тогда, когда добродушный толстяк-повар пребывал в чудесном расположении духа и от преизбытка чувств начинал чесать его за ухом. А одна русская старушка, неизменно оставлявшая в своём подъезде для него миску с молоком, и вовсе называла его «Франкушей». Но в ответ «Франкуша» возмущённо фыркал и предпочитал оставаться Франческо. Однажды эта сердобольная пожилая женщина даже попыталась взять его к себе, объяснив это тем, что очень уж она одинока, и никого у неё не осталось. Он потёрся своей пушистой мордочкой о её ноги, помурлыкал, моля о прощении, и побежал дальше покорять дондонские подворотни.
Нет, он любил эту смешную старушку с её вечными вздохами-ахами и был ей признателен за такое лестное предложение. Но Франческо был твёрдо уверен, что, хотя у кошек и девять жизней, он обязан прожить эту, самую первую, получив от неё все возможные удовольствия. А главное удовольствие – свобода, конечно же. Никогда он бы не смог променять погони армии лающих собак и возможность растянуться на солнышке у фонтана на Трафальгальской площади на мягкий диван и созерцание этого большого красочного мира через оконное стекло. А если и смог бы, то точно не в этой жизни.

Комментариев нет:

Отправить комментарий